Шотландец о Пелевине, сразу после тропического ливня
По мотивам моей публикации в блоге, той, что о Чехове, в Контакте возникла дискуссия о критериях заметности писателей, русских и всех прочих. Мой собеседник заметил, что затрудняется назвать мирового значения русских авторов современности, я же предложил Пелевина в кандидаты.
И, конечно, в узком русском контексте Виктор Пелевин, особенно "Поколение P", это, безусловно, знаковая книга. Никто, насколько могу судить, не смог настолько же точно осознать и подробно изложить ключевые события русских девяностых.
Вопрос же заключается в том, можно ли Пелевина считать значимым в мировом литературном контексте.
Мировая литература - место многолюдное и шумное, я не слишком к этой какофонии прислушиваюсь; но несколько неожиданным образом знаю, что по меньшей мере эдинбургская читающая публика Пелевина знает и любит.
Лет пять назад работал я в Ханое, что во Вьетнаме. Был тогда я неженат, и свободные пятницы да субботы случалось проводить по всяким ориентированным на европейцев клубам и местечкам. Туристам в промышленных городах делать нечего, поэтому публика в таких местах была по большей части работающая, вроде меня - экспаты.
Однажды я решил пойти в популярный клуб на набережной озера Хоанкьем, вокруг которого строился Ханой. Музыка в том клубе плохая всегда, в самом помещении слишком тесно, чтобы плясать, и слишком громко, чтобы разговаривать, поэтому постоянные посетители туда ходят исключительно ради веранды, с которой открывается богатый вид на ночной Ханой.
Экспаты, которых в Ханое немного, всегда немного скучают, друг друга все знают, и оттого любят поговорить с полузнакомыми людьми обо всяких безделицах.
Так вот, одним августовским вечером, сразу после вечернего ливня, я пошел в этот самый клуб, поскучал немного, махнул рукой каким-то знакомым скалолазам - и разговорился о литературе с англоговорящим хипповатого вида парнем.
Оказалось, что он - представитель того самого поколения молодых эдинбуржцев, чаяния и жизнь которых раскрыл Ирвин Уэлш в своем романе "На игле" (англ. Trainspotting). Это люди, которых зацепила мода на героиновый образ жизни; люди, герои которых скончались еще до тридцатого дня рождения; люди, у которых из ценностей были только героин, литература да музыка.
В свои сорок с небольшим парень этот ничего не достиг, не женился, и считает главным своим достижением и удачей тот факт, что смог пережить тридцатилетие без гепатита и СПИДа. Мы поболтали о том, о сем, о кино, случайно вспомнили "Карты, деньги, два ствола", оттуда перешли к музыке, к книгам, английским и французским писателям.
В какой-то момент я задал вопрос: "а кого из русских писателей-современников ты знаешь?"
И знал он, конечно, Пелевина. Знал "Чапаева и Пустоту", постмодернистские рассказы помельче, "Желтую стрелу" и "Принца госплана", много говорил о "Поколении". Я не уверен, что мы видели в Пелевине одно и то же, или что вообще человеку вне контекста русских девяностых будут понятны многочисленные пелевинские сложные аллюзии и метафоры; тем не менее - Пелевина он знал хорошо.
Для него Пелевин - русское отражение английский и американской наркоманской прозы; автор, исследующий реальность и самого себя через галлюциногены и наркотики.
Через какой час разговор стал увядать. Мой собеседник достал из рюкзака изящную коробочку, открыл ее. Внутри, на шелковой подкладке, лежал заправленный мутной жидкостью стеклянный многоразовый шприц, каких давно уже не используют даже в больницах.
Шотландец "вмазался" в бедро, а я откланялся и пошел домой. Такой вот современный русский классик, этот Пелевин.