По мотивам моей публикации в блоге, той, что о Чехове, в Контакте возникла дискуссия о критериях заметности писателей, русских и всех прочих. Мой собеседник заметил, что затрудняется назвать мирового значения русских авторов современности, я же предложил Пелевина в кандидаты.

И, конечно, в узком русском контексте Виктор Пелевин, особенно «Поколение P», это, безусловно, знаковая книга. Никто, насколько могу судить, не смог настолько же точно осознать и подробно изложить ключевые события русских девяностых.

Вопрос же заключается в том, можно ли Пелевина считать значимым в мировом литературном контексте.

Мировая литература — место многолюдное и шумное, я не слишком к этой какофонии прислушиваюсь; но несколько неожиданным образом знаю, что по меньшей мере эдинбургская читающая публика Пелевина знает и любит.

Об одной моей встрече с шотландским поклонником современной русской прозы…

Полных два часа в день, десять часов в неделю, сорок часов в месяц и порядка четырехсот восьмидесяти часов в год я безальтернативно провожу в электричках «Юго-Восточной компании».

Лет двадцать назад последователи Маргарет Тэтчер разделили национальную железнодорожную компанию — «Британские железные дороги» — на десятки компаний помельче, и с тех пор «Юго-Восточная компания» радует жителей отдельных окраин Лондона своим несравненным сервисом и стабильным ростом цен на услуги.

В Англии мягкая зима, особенно на юге. Температура ниже нуля опускается только несколько раз в год. Повозиться во влажной снежной каше местным детишкам случается и того реже. Потому, видимо, хитрые экономисты насчитали, что заморачиваться надежными поездами не стоит — проще просто как-нибудь пережить проблемное время года.

Местные привыкли к станционным объявлениям вроде:

— Уважаемые пассажиры, восьмичасовой поезд на Викторию отменен из-за листьев на полотне.

Листья на полотне — не шутка, не навальщина и не коррупция. Это официальный термин! Листья на полотне случаются зимой и поздней осенью минимум раз в неделю с тех пор как поезда на южных линиях Англии стали оснащаться упрощенной и удешевленной системой тормозов.

Прямо озвучить дождь или снег как причину задержек все же стесняются, поэтому в дождливые дни часто слышится:

— Уважаемые пассажиры, поезд на Чаринг-Кросс отменяется из-за проблем в сигнальной системе.

Регулярность «проблем в сигнальной системе» заставляет думать, что система эта в Великобритании сохранилась со времен укладки путей, годов эдак двадцатых.

Уменьшение численности персонала железнодорожных компаний — еще одно достижение реформаторов. Доводилось слышать и такое:

— Уважаемые пассажиры, поезд на Бромли Саус отменяется по причине неявки машиниста.

Вообще, стандартных объявлений штуки три-четыре, произносятся они стандартным механистичным женским голосом, и никто им не верит, конечно же. Не верят и сами железнодорожники. Как-то раз мой поезд неожиданно остановился на полпути к Лондону, а знакомый голос объявил:

— Уважаемые пассажиры, поезд задерживается из-за ошибки машиниста.

После чего машинист не сдержался и пожаловался по громкой связи:

— Уважаемые пассажиры, это неправда. Приношу извинения за дезинформацию.

Случаются и проблемы с машинистами:

— Уважаемые пассажиры, приношу глубочайшие извинения, но я случайно пропустил Вашу станцию. Следующий поезд до станции Фаррингдон будет через полчаса.

Будете в Лондоне — обязательно воспользуйтесь услугами «Юго-Восточной»!

Для себя ли, окружающих ли, но я не могу твердо определить, почему из русской классики именно взгляды Чехова мне интересны больше прочих. Аккуратный юмор, умение подать в рассказе грустную улыбку или злую ухмылку, чистый и лаконичный слог — вероятно, именно это я ценю и люблю в писателях.

«А. П. Чехов о искусстве и литературе» — старая книга, издания еще 1954-го года, это собрание писем писателя, прямо или косвенно посвященных его художественному вкусу или взглядам на литературное творчество. Достать ее было непросто, но усилия мои совершенно точно стоили того.

Здесь, что приятно, можно не продираться сквозь школьные клише или взгляды литературоведов, а ознакомиться с мнением автора в первоисточнике.

Чехов об искусстве…

Сегодня не будет нуара, а будет немного геополитики.

Друзья знают, что вырос я в небольшом городке на самом краю Литвы.

Висагинас, в прошлом Снечкус, это типичный советский моногород, построенный под АЭС. Город с закрытием атомной станции стал приходить в упадок, но политическая и культурная жизнь, поверьте, там до сих пор бурлит: то мэра посадят, то молодежь в городском самоуправлении переворот произведет, то столичного администратора-реформатора зашлют…

Но что Висагинас!

Родители мои родом из Турмантаса, последней на литовской стороне станции Варшавской железной дороги. Местные русские и поляки — а деревня до сих пор населена в основном староверами или обрусевшими поляками — по старинке называют это место Турмонтами.

Если верить родителям, то лучшие годы в Турмонтах приходились на шестидесятые-семидесятые годы двадцатого века, когда через станцию ходили непрерывно товарные составы, было даже несколько небольших предприятий, совхоз — хватало работы для всех шестисот человек, что там жили.

Сейчас в Турмонтах осталось не больше двух сотен бабушек-дедушек, а вся культурная жизнь женской половины общины происходит по воскресеньям — в костеле. Мессы в костеле традиционно проводили ксендзы из литовских поляков, одинаково хорошо говоривших на всех обоих знакомым местным языках, польском и русском.

Ксендз — не просто церковный чиновник, но лидер общины, большой и важный человек, он организует бабушек, обсуждает с ними проблемы, покровительствует внецерковной самодеятельности, следит за тем, чтобы деток вовремя крестили и на первое причастие приводили. Хороший ксендз дружит со всеми, знает всех, к нему обращаются, с ним здороваются, его любят.

Так было и в Турмонтах, даже во времена Союза и еще лет десять спутя.

Но времена изменились, и очередная волна перемен дошла даже до моих маленьких Турмонт. Старый ксендз умер, и на смену ему прислали молодого священника-литовца, человека решительного, глубоко верующего и глуповатого. Бабушкам сразу дали понять, что католическая община в Турмонтах прежней уже не будет.

Первая же месса была проведена на литовском — ксендз на польском не говорил вообще. Кружки околоцерковной самодеятельности стали по-немному терять посетитителей. Немолодая в своей массе турмонтская паства жаловалась в Вильнюс на слишком длинные мессы, на неблизкий литовский язык, на радикальные религиозные инициативы энергичного ксендза. Жалобы, конечно, игнорировались, и просто переправлялись самому ксендзу.

Моя родная бабушка в телефонных разговорах стала высказывать крамольные если не атеистические, то по меньшей мере агностицические мысли.

Словом, в турмонтском представительстве Римско-Католической цекрви на национальной и межпоколенческой почве стал назревать конфликт.

Пару месяцев назад у ксендза случился отпуск, и это совпало с приездом из Польши старого друга и дальнего родственника моей бабушки, тоже ксендза. Уверен, им было о чем поговорить; и бабушка, чтобы вспомнить старые добрые костельные времена, предложила поляку провести мессу во временно свободном костеле. И не просто провести, а провести по-старому, мессу небольшую и понятную — на польском языке.

Это был успех. В то воскресенье в костеле народу случилось значительно больше обычного; я легко могу представить довольных бабушек, медленно расходящихся домам, степенно обсуждающих главную новость последних месяцев и лет — чудесное богослужение в польском исполнении.

Для литовца это был страшный удар, ножом — и в спину. Месса на польском, проведенная поляком из Польши, в литовском костеле, за спиной… В следующее же воскресение его речь была посвящена подлости польской паствы в целом, и моей бабушки в частности.

Войны между Польшей и Литвой так, к счастью, не случилось; и церковного раскола не произошло. Бабушка моя в порядке, хотя в последнем нашем разговоре чувствовалось — она переживает, и ей очень хотелось выложить всю эту историю кому-то, пускай даже и совершенно невоцерквленному внуку.

Такая вот буря в стакане, да.